Конечно, нет. Более того, мои первые гастроли в 1994 году после окончания Школы-Студии МХАТ были именно в Екатеринбурге. Мы жили в гостинице «Свердловск» почти полтора месяца, и это был единственный раз, когда мы так надолго куда-то выезжали. Это удивительный город, такой своеобразный и ни на что непохожий, ни на какие другие города.  Хотя, безусловно, у каждого есть своя изюминка. На нём есть некий налёт старины. Сегодня мы проезжали мимо тех мест, где он зарождался, где строились первые цеха, он такой… рабочий. Сейчас, конечно, город разрастается, появляются современные здания, город живёт и видно, что он живёт такой активной и насыщенной жизнью, поэтому, когда ты приезжаешь сюда, тут всегда интересно, и люди очень подвижные.

Своеобразные?

Да, своеобразные, как и положено на Урале.

Сергей, расскажите о своей роли судьи Ляпкина-Тяпкина. Вы играете эту роль с 90-х годов. Как изменился ваш персонаж за это время?

Нет, это ошибка. Сначала я был лишь счастливым зрителем этого спектакля «Ревизор» во времена студенчества на курсе у Олега Павловича Табакова. Это была одна из тех постановок, которая необыкновенно восхитила меня. Я даже тогда помышлять не мог, что когда-то стану артистом этого театра и, тем более, буду принимать участие в спектакле «Ревизор». Потом случились всяческие перипетии, в том числе трагические, и я сыграл почтмейстера в первой редакции постановки, затем спектакль какое-то продолжительное время не шёл. Но, когда после смерти Олега Павловича Табакова Владимир Львович (Машков – прим.ред.) взял руководство театром, мы возобновили этот спектакль, и появилась новая редакция. Из прежнего состава на своих ролях остался только Владимир Львович. Он как играл городничего, так и играет, поэтому, скорее, его нужно спросить про длинную жизнь его персонажа. А у меня всё менялось.

То есть сколько времени вы остаетесь в этой роли?

С премьеры прошло лет 5. Знаете, бывают такие очень яркие постановки, но короткие как вспышки, а бывают спектакли, которые и по 200, и по 300, и по 1000 раз, та же «Синяя птица», собирают залы и, конечно, претерпевают трансформацию.

За эти 5 лет ваш герой как-то поменялся?

Поменялся, но некардинально.  Естественно, он обрастает какой-то жизнью, ведь это живой человек. Спектакль – тоже живая ткань, он тоже живет, меняется, трансформируется. В нём нет каких-то пограничных моментов, вернее, полутонов. То есть либо он становится лучше, либо становится хуже, начинает умирать. Все зависит от интереса всего коллектива, не только артистов, но и всех, кто принимает участие в подготовке, все мы даём жизнь этому спектаклю. Повторюсь, это такая живая ткань, которая не может остановиться в своем развитии, она будет постоянно находиться в какой-то эволюции.

А расскажите, как ваш жизненный опыт помогает понять, почувствовать вашего героя.

Вообще вся наша профессия посвящена именно наблюдению и привлечению своего жизненного опыта к созданию конкретного персонажа, плюс стратегическое оружие артиста – воображение, которое позволяет воплощать образы, оживлять персонажей. Нам авторы дают только предлагаемые обстоятельства, а мы берем их и позволяем нашим персонажам жить в нас, говорить нашим голосом, двигать нашими руками, ногами. Вот сейчас мы с вами беседуем, с вами говорит Сергей. А окажитесь вы со мной рядом на сцене, с вами будет вести диалог судья. Хотя я буду и Сергей, и судья одновременно.

Да, ведь имеют место прецеденты, когда актеры настолько сильно погружаются в своего героя, что потом не могут долгий период выйти из образа, им это даётся очень болезненно.

Да, актёры могут застревать в образе. Но себя я все-таки отношу к категории здравомыслящих артистов, которые ценят нулевой момент, нулевую точку, от которой я могу пойти в любую сторону. Они вот стартанули куда-то и зависли в этой прекрасной, может быть, роли, которая им понравилась на каком-то этапе карьеры и живут-живут в ней, наслаждаются ею, и развернуться в другую сторону им очень сложно, практически невозможно, потому что тот образ, поглотивший артиста, не даст другому образу возникнуть. Это будет очень сложно для психики актёра.

А вам нравится быть в образе судьи?

Да. Вообще на сцене всегда интересен конфликт, поэтому важно исследовать все конфликтные ситуации. И, так как он судья и человек, любящий охоту,  он характеризуется как охотник. Причем не только на зверей, но и на женщин. Ему интересна жизнь во всех проявлениях. И мы видим эту остроту столкновений со всевозможными препятствиями, которые возникают в лесу или во взаимоотношениях с кем-то, ведь он судья, решающий судьбы людей, когда он сам попадает в ситуацию встречи с кем-то более значительным. Ему приходится совершенно по-другому существовать, пересматривать свой статус. Вот эти коллизии всегда интересно исследовать, потому что в жизни мы пытаемся избежать их, а сцена, наоборот, выпячивает их наружу. Люди приходят и смотрят, как же люди справляются с ситуацией, пытаются научиться правильно реагировать на неё. И наш актёрский опыт, опыт наблюдателя за жизнью, людьми, персонажами 24/7 помогает создавать правдоподобные образы.

Да, в этом и есть актерское искусство.

Конечно, в итоге мы все стремимся к совершенству, чтобы зрители посмотрели и сказали: «Точно!».

Вы думали когда-нибудь, что ваша жизнь могла сложиться по-другому?

Безусловно, думал. Особенно когда заканчивал школу, в то время мы все думаем, что же будет, как же будет. Я родился на Дальнем Востоке в военном поселке. Мой папа хотел, чтобы я стал военным, пошёл по его стопам. Я и собирался, но потом мне посоветовали выучиться на артиста. Собственно, я прислушался тогда к этому мнению несмотря на то, что во время учёбы случались разные ситуации, все-таки я закончил курс у Олега Павловича Табакова, и, к счастью, он пригласил меня в свой театр. Спустя какое-то время задышало и российское кино, вышло из оцепенения, ямы после развала Союза. Что интересно в итоге я все равно стал играть военных, то есть круг замкнулся.

Казалось бы, такие разные направления, и все равно круг замкнулся.

Да, но только в кино. Здесь у меня совершенно разная палитра образов, большие возможности, которые я пытаюсь использовать по максимуму. В театре мне гораздо интереснее.

Считается, что люди искусства более ярко переживают какие-то кризисы. Вам это знакомо?

Кризисы случались, однако как они проживаются все же зависит от темперамента. Через них проходят все без исключения, ровной дороги ни у кого нет, мы постоянно сталкиваемся с какими-то житейскими, бытовыми проблемами.

Каков ваш метод проживания?

Оставаться самим собой и все-таки прислушиваться к себе, включать интуицию. И все-таки мы всегда встаем перед выбором, а выбирая надо быть честным перед собой прежде всего, чтобы потом не пытаться укусить локти, которые укусить-то невозможно. Это такое дело – выбор – очень важное. Если он происходит неправильно, невовремя и в неудобный для тебя момент, то это может закончиться трагедией, в конце концов. Если ты более эмоциональный человек и не способен сдерживать эмоции, сколько трагедий происходит, особенно у артистов. Ведь этот искусственный отбор, который существует у нас, и направлен на то, чтобы в профессии оставались люди с очень обостренным чувством ко всякого рода человеческим проявлениям. Артисты – это, по сути, оголенные провода, постоянно искрящие при соприкосновении. Твоя нервная система должна быть готова воспроизводить эмоции, которые бывают очень острыми в зависимости от предлагаемых автором обстоятельств.

Это, конечно, очень сложно – жить всегда на оголенном нерве.

Сложно абсолютно. Тут очень важно, кто тебя окружает, кто твои друзья, важны твои привычки, тихие омуты, в которые ты можешь нырнуть и немножечко остыть, что называется, эмоционально, прийти в себя, то есть переключить внимание. Вообще один из самых важных факторов – внимание. Вот наш коллектив, пока мы были в Екатеринбурге, провёл огромное количество прослушиваний детей (во время гастролей проходил кастинг в актёрскую школу), и мое внимание было предельно напряжено. Я человек 60 прослушал за один день, так что к концу мое внимание, физиологический момент фокусировки уже начал давать сбои.

Нужен перерыв.

Конечно. Я брал небольшие перерывы с тем, чтобы все-таки не пропустить этих ребят, которые пойдут по нашим следам, продолжат наше замечательное дело, как когда-то продолжил я.

Сергей, вы говорили про воображение, а сегодня, в век технологий, ему остаётся место или оно в техномире потихоньку умирает?

Очевидно, что технологические возможности, к великому сожалению, убивают воображение, фантазию… У нас, по-моему, даже была пресс-конференция, где нас спросили о трудностях актерского бытия и как в принципе сейчас поступают абитуриенты. И я просто сказал, что вместе с теми трудностями, которые были когда-то у нашего поколения, молодым людям сейчас стало еще труднее, потому что вот эта штука (телефон) снимает с человека множество задач. Что я имею в виду, вот у нас были обычные проводные телефоны, и мы по крайней мере 10 или 15 номеров точно помнили наизусть. Да, у нас были записные книжечки, но какие-то постоянные номера мы помнили наизусть. Сейчас и я, и многие другие пользователи, обладатели этих замечательных гаджетов, вряд ли вспомнят от силы два, три номера, которыми пользуемся каждый день. Так устроен мозг, тратящий ежедневно большое количество энергии – если у него появляется возможность поменьше себя нагружать, он с легкостью это делает. И когда мы что-то забываем, у нас возникает паника, а вспомнить это нужно очень срочно. А тут еще телефон, скажем, разрядился – всё, конец. Просто на столе лежит часть нас. Это что касается памяти.

Теперь о воображении. Сейчас детям с маленького возраста интересно нажать одну кнопку, и перед ними возникает весь мир. А раньше ты должен был открыть книжку, прочесть несколько строк, и только потом в твоем воображении возникал некий мир, который описывал автор. Это совсем разные вещи – нажать кнопку и прочесть, самому воссоздать картинку. Технологиями уже все сделано за нас, мозгу опять же не нужно трудиться, поэтому если представить воображение как мышцу, то она сегодня атрофирована. И у некоторых она даже уже не сможет снова войти в тонус.

Крайне любопытно спросить, был ли у вас опыт взаимодействия с искусственным интеллектом?

Нет-нет, я вообще не люблю им пользоваться, такой профан в этом деле, что называется, примитивный пользователь. У меня есть два телефона: один с интернетом, а другой обычный, кнопочный, чтобы звонить. Все, мне больше ничего не надо.

И ты задаешься вопросом: «Дети сегодня, зачем и чему они будут учиться, если можно получить ответ на любой вопрос за секунду?»

Как раз в беседе с залом прозвучало радикальное предложение запретить гаджеты, интернет, но это запретить невозможно и не нужно. В нашей пионерской организации был девиз: «Отвергая, предлагай». То есть нужна альтернатива, причем более весомая, чтобы чаша весов перевесила и была целая большая программа работы с детьми по тому, как уравновесить всё и заставить все-таки воображение, память, речь в том числе взаимодействовать напрямую, чтобы они не общались друг с другом по смс и у них не было на лице смайликов.

Смайлики – это же современные иероглифы, как говорят.

Они давным-давно придуманы. Как говорят, древние люди, рисуя свои «смайлики», были в начале пути, по которому мы сейчас идём. И как бы это не стало концом пути, как бы круг не замкнулся. Важно, чтобы и психологи, и педагоги, и родители, и все заинтересованные люди в конце концов этим деткам, погружающимся с раннего детства в некие миры, которые они не создавали, вкладывали в их незамутненные головки интересное, нужное, важное. Что касается искусственного интеллекта, он никогда не заменит, я думаю на моей жизни точно, творца, человека, создающего что-то, потому что для этого нужна фантазия, полет души, а это те критерии, которые машине неведомы.

Тут можно сказать и то, что хорошо, если система образования будет двигаться в сторону прививания навыка воображения.

Научить их во всяком случае смотреть вокруг себя. Они ведь видят только экран и в нём им интереснее, настоящая жизнь идет мимо. Причем даже не просто идет, а уходит. Это в детстве нам хотелось быстрее закончить школу. Но, получив желаемое, ты встаешь перед выбором, что делать, куда идти, тебе все советуют, тобой руководят.

Сейчас все ощущают, что время стало течь намного быстрее.

Всё из-за большого потока информации. Это еще один момент, с которым я столкнулся в процессе преподавания в Театральной школе Олега Табакова – ребята очень странно воспринимают информацию. Я думал, от чего это, почему так. Помните, раньше говорили: «В одно ухо влетело, в другое вылетело». Такое и в прошлом тоже было, это не сиюминутно возникло. Но сейчас тенденция приобрела огромные масштабы. Просматривая новостные ленты, мы не задерживаем в уме надолго никакую информацию, потому что всегда можем вернуться туда в нужное время. Также нам человек что-то говорит, мы его слушаем, а о чем говорили не помним, можно еще раз. С детьми то же самое: когда ты им говоришь-говоришь-говоришь, видишь, как они тебе кивают, что-то делают, а на следующий день приходят к тебе, как чистый лист. Потом еще раз и еще. Память восприятия странно стала работать, что с этим делать неясно, а с этим как-то надо «быть», чтобы был прогресс, эволюция у человека. Для этого нужно оставлять какую-то нужную информацию в себе и взращивать ее, развиваться в итоге.

Сергей, как вы считаете, всегда ли нужно озвучивать то, что ты думаешь на самом деле?

Бывает, иногда сказанное слово ранит хлеще пистолета или камня, брошенного в тебя, поэтому, если не хочешь обманывать, лучше промолчи. Твое молчание может сказать о тебе больше, чем сказанное. Мы иногда идем на неправду только для того, чтобы сохранить в данном моменте что-то дорогое, нужное. Хотя бы не ранить человека, зная, что ему это принесет страдания. Я своей правдой, ничего не добившись, причиню ему боль. Я правдоруб, никогда не вру – двигать своё мнение чистая крайность. Большинство из нас всё равно стараются уходить от крайностей, находить равновесие. Это такой мимолетный счастливый миг, когда достигаешь этого момента, а потом уходит резко. Опять теряется это равновесие. Такая позиция всегда нестабильна. Поэтому, думаю, действительно бывает ложь во спасение. Фраза не просто так возникла – она имеет под собой реальные основы, во взаимоотношениях встречающиеся постоянно.