Благодарим за помощь в организации интервью Арт-Холдинг «Ангажемент»

Яна, вы учились на курсе у Олега Павловича Табакова. Наверное, поэтому вы впоследствии выбрали «Табакерку»? Хотя не все выпускники после окончания обучения идут работать к своим наставникам.

Действительно, нередко бывает, когда люди не совпадают энергитически.

Да, бывает. Я стараюсь не использовать слова «всегда, не всегда», потому что жизнь гораздо сложнее и сложносочинённее, чтобы с лёгкость говорить — должно быть так, а не иначе. Всё намного сложнее. Но я думаю, что да, чаще всего все равно появляется вопрос какого-то разочарования с любой стороны. Когда мастер набирает студентов, мне кажется, он всегда выбирает их для себя в первую очередь. Хотя сейчас возможно я так говорю, так как сама являюсь педагогом по актерскому мастерству и работаю в Школе Олега Табакова. У нас это главный принцип, по которому мы делаем свой выбор. И причина здесь одна – к нам приходят очень юные, 14-15-летние ребята, и мы смотрим на них, как на своих потенциальных партнеров, с кем завтра выйдем на сцену. А это «завтра», поверьте, наступает очень быстро. Студентам, конечно, кажется, что до этого момента ещё очень много времени, но на самом деле нет.

Всем молодым кажется, что впереди много времени.

Да-да, и это величайшее заблуждение.

С точки зрения педагога, возможно ли, увидев перед собой 14-15-летнего ребенка, рассмотреть в нем талант?

Это был главный вопрос, который мы задавали на 3-4 курсе, уже работая в театре, Олегу Павловичу и Михаилу Андреевичу Лобанову – как, по какому принципу они выбирали нас, потому что когда мы смотрели видео с собственным кастингом… Я поступала в 1999 году, и вот значит нам спустя время показали записи вступительных прослушиваний. Что я вижу? Во-первых, я весила около 66 килограммов, то есть это был такой шарик, разговаривающий очень высоким неестественным голосом. Как вот такое можно было принять? Сейчас, когда я сама сижу в приемной комиссии, я точно опираюсь на своё чутье. Ни о каком мастерстве этих мальчиков и девочек, конечно, речи не идёт, потому что если человек все умеет и может, то зачем ему учиться? Это вопрос в первую очередь, наверное, энергетики, энергоемкости, горящих глаз. Энергия – она либо есть, либо нет.

Но ведь при этом, не все студенты с курса становятся известными, признанными актёрами, несмотря на этот огонь в глазах…

Это немного другое. В данном случае мы говорим об успехе. И то, достижение успеха далеко не означает, что ты состоялся в профессии. Здесь речь идёт о зрительском успехе, популярности, которая зачастую вообще от артиста не зависит, особенно если говорить о кинематографе. Тебе просто должно повезти оказаться на пробах в том возрасте, в той физической форме, в которых находишься здесь и сейчас.  Должна появиться роль именно для тебя. Режиссер, продюсер, которые должны захотеть сделать ставку именно на тебя. Больше всего это касается начинающих, еще никому неизвестных артистов. Всему необходимо сойтись, всё это маленькая часть пирамиды Хеопса. Поэтому я всегда говорила, говорю и буду говорить, себе в первую очередь и нашим студентам, что у нас очень жестокая профессия. Жестокая в том плане, что ты можешь быть талантливым, дисциплинированным, потому что в нашей профессии как ни в какой другой, кроме спорта, дисциплина и талант идут бок о бок, но тебе должно еще просто повезти. А везение от тебя никак не зависит. Вот наш курс, наш выпуск 2002 года, выпуск Табакова-Лобанова, очень счастливый, потому что практически все выпускники, на 98%, трудоустроены. И это при том, что Олег Павлович всегда отчислял безбожно, поэтому считалось – если ты дошел до 3 курса, то точно доучишься, всё.

Некий экватор.

Да, до которого всем студентам нужно было доползти. Мы потом спрашивали Олега Павловича, почему он так много отчислял студентов, а он отвечал: «Если я хоть на секунду вижу, что человек не сможет этой профессией зарабатывать себе на хлеб, я его отчислю». Ведь чем профессионал отличается от любителя? Профессионал – это человек, который своей профессией зарабатывает себе на жизнь. Пускай это будет больно, страшно, будет трагедией, но пускай он переживет её сейчас, чем потом мы выпустим человека, который будет не знать, чем кормить свою семью, детей, родителей. Вот тогда настанет настоящая трагедия. Поэтому Олег Павлович не только великий артист, режиссер, главное, он великий учитель. Его курсы – это люди, остающиеся в профессии практически на 100%.

Но всё-таки не всегда коммерчески успешные роли подходят конкретному актеру. В этом случае встаёт вопрос, как заработать. Играть роль, вопреки себе?

Вообще, если мы говорим о профессии, мне очень часто задают вопрос: «Кино или театр?». И возникает он не потому, что он, так сказать, формальный или шаблонный. Я действительно понимаю, что очень интересно услышать ответ каждого артиста на него. Часто, кстати, артисты задумываются над ответом, берут паузу. Я в этом плане человек счастливый, всегда отвечаю без паузы – театр. Миллион раз – театр, театр, театр. Это в том случае, если мы говорим про актерскую деятельность как профессию. Каждый вечер ты выходишь на сцену, когда у тебя нет дубля, и перед тобой сидит реальный зритель, присутствующий здесь и сейчас, и понимаешь – сейчас у тебя либо всё случится, либо нет. Более того, у тебя есть возможность эту роль больше никогда не сыграть. В театре есть возможность годами уточнять, улучшать образы. Часто роль на премьере и спустя много лет – совершенно разные роли. Это огромный путь, у которого нет конца. Это постижение профессии. Хотя, честно говоря, киноартисты бывают вынуждены соглашаться на роли, которые им не хочется играть или скучно играть, именно потому, что нужно зарабатывать деньги. На это я всегда отвечаю: «Если театр – твой дом, твоя профессия, то у тебя есть непозволительная по нынешним меркам роскошь – выбирать не участвовать в проектах кино, в которых ты не хотел бы присутствовать». За это я очень благодарная театру.

А можно ли сыграть хорошо ту роль, которая тебе не нравится?

Можно и зайца научить на барабане играть, как говорится. Наверное, можно, но зачем?

Яна, как у вас происходит процесс погружения в роль? Не все и не всегда с лёгкостью могут выходить из образа, и мы знаем немало таких прецедентов. Почему так происходит?

Сказать вам, что у меня были ситуации, когда я не могла выйти из роли часами, днями, неделями, я не могу. Также я не совру, если скажу вам, что не хотела бы, чтобы подобное произошло со мной, потому что это будет означать, что где-то я перешла грань нормы в восприятии профессии. В плане погружения в роль, у меня не было ни одного случая, когда она давалась бы мне по щелчку. Знаете, как говорят – стопроцентное попадание, очевидное распределение. Даже если в моем случае появлялось «очевидное распределение», это всегда был безумно чудовищный, кровавый путь, потому что каждый раз, клянусь вам, а в апреле мне на минутку исполнится 45 лет, у меня трясутся руки и ноги перед выходом на сцену или на самой сцене. И, если честно, наверное, я бы не хотела исчезновения этого состояния. Первая репетиция нового спектакля, первая читка, я вам даже сейчас это говорю, и у меня ком в горле, потому что я физиологически знаю это чувство, когда перед тобой лежит новая пьеса, всегда вызывает чувство некоего страха. Я каждый раз испытываю абсолютное состояние ужаса, потому что не знаю, как это играть, с чего начать, и все сейчас поймут, что Сексте не артистка, что она все эти годы обманывала зрителя. Для себя я, наверное, понимаю, почему так происходит. Потому что это всегда новый человек для меня, которого я еще не знаю и с которым мне только предстоит познакомиться, которого я буду создавать. Кто она, что чувствует, почему делает то, что делает в пьесе, как она ходит, смеется, плачет, ненавидит, отчаивается, любит, как она ест, курит. Я не знаю про нее ничего, и, конечно, это очень страшно. Дальше начинается путь постижения. И это то, за что я влюблена в свою профессию, когда вдруг из куколки на репетиции вдруг проклевывается усик, потом уходит обратно, а ты пытаешься заново его вытащить.

Свое личное тоже привносится, по сути, это симбиоз – вас как реальной личности, и героя?

Конечно. У меня есть, например, несколько путей. Первый – когда разобрали пьесу, и ты пытаешься найти свои точки соприкосновения с героем, где болевая точка персонажа и где у тебя в жизни были такие же минуты боли. Хотелось бы, чтобы точки соприкосновения были в радости, но чаще всего они болевые. Если мы говорим, что в жизни у нас не было такой боли – дай бог, чтобы это оказалось так, но, я думаю, что у всех взрослых в зале есть такие болевые точки, берущие свои истоки в детстве или юности. Жизнь любого человека чаще всего бывает страшнее и драматичнее пьес Шекспира, просто об этом никто не знает. Так вот ты ищешь эти соприкосновения. А еще есть интересный факт: все мы хотим быть добрыми, светлыми единичками, но нередко бываем безобразными, чудовищными, невыносимыми. И эти нелицеприятные вещи тоже приходится в себе откапывать и в них себе признаваться. А если тебя бог миловал или чего-то ты не проживал, то на помощь приходит воображение. Следующий путь – представить, что это случилось с тобой, поверить в эти предлагаемые обстоятельства по-настоящему. Как нам постоянно говорит Владимир Львович Машков: «Воображение – стратегическое оружие артиста». Я очень-очень люблю эту цитату. И, наконец, третий путь – это само искусство. Потрясающие спектакли, фильмы, картины, книги, где ты можешь брать, искать эти соприкосновения.

Кстати, о воображении. В цифровую эру оно отмирает? Особенно у детей, которые рождаются сейчас.

Я с цифровой эрой пока существую параллельно, мы не пересекаемся. Я абсолютный дундук во всем, что связано с цифрой. Хотя этим не хвалюсь. Это и хорошо для меня как для артиста, и плохо, потому что я все-таки живу в современном мире. Но то, что я наблюдаю у своей дочери тоже и ее окружения, и у наших юных студентов, – все меняются. Они не хуже и не лучше нас, но они другие. Я заметила, что моей дочери тяжело читать, при том, что она читать любит. Но ей тяжело. В какой-то момент я поняла, что смотреть на много-много страниц с черными жучёчками (буквами), рассыпанными по странице, им скучно, потому что должна ежесекундно меняться картинка. У них другое мышление. В принципе, когда человек читает, это требует напряжения, интеллектуального внимания, ты должен сосредоточиться. Но молодёжи уже мало интересного сюжета, ей нужно, чтобы этот сюжет им тут же показали. Они к этому уже привыкли. Тут, конечно, мы как родители во многом виноваты. Я вспоминаю, сколько у моей маленькой дочери было игрушек, которые поют, играют, пищат, рассказывают сказки на разные голоса с разноцветными огонечками, ездят самостоятельно, разворачиваются. Ребенок только рождается, и мы ему все это даем.

Когда дочери было года три, мы с мужем провели эксперимент: ночью решили спрятать все эти ее игрушки. Так мы ужаснулись, сколько времени нам на это потребовалось из-за их количества! Спрятали, значит, и ждём утром скандала… Но нет. Она недолго походила по квартире, поискала, а потом, даю вам слово, нашла какую-то мочалку, что меня поразило, какую-то коробку и стала с ними играть. Мочалка стала живой, дочь начала создавать миры. Мы лишаем этой возможности своих детей, потому что наш мир требует этого. Кто эти современные родители, которые могут себе позволить уйти в декрет, чтобы потом вернуться и жить дальше жизнь, чтобы тебя не выкинуло на обочину. Где они, покажите мне их!? Даже взять больничный – сегодня роскошь.

Жизнь идет такими темпами, что чаще всего люди приходят вечером домой измотанными, думают, что вот завтра точно будет день без гаджетов, но… в какой-то момент понимают – для того, чтобы просто отдохнуть, побыть с мужем, женой, просто, чтобы увидеть друг друга, они всовывают ребенку в руки айпад. Это ужасно, но это так и есть.

Вы затронули тему своего дня рождения. Многие актрисы боятся, скажем так, взрослеть. Как вы относитесь к своему возрасту?

Отношусь прекрасно. Я, безусловно, удивляюсь, что мне почти 45. А точнее, когда выйдет интервью, мне уже будет 45. Мне просто странно от этого, ничего более. Просто «Ой!».  Но это прекрасно! Я удивилась, когда у меня начали появляться седые волосы, так необычно. Просто удивительно, что всё происходит очень быстро. Ты думаешь, это где-то еще очень далеко. А оно вот уже здесь. Я не скрываю свой возраст, никогда не скрывала. Опять же никогда не говори никогда, но, я надеюсь, меня не переклинит. Уверена, что никогда не буду ничего утягивать, подтягивать, перетягивать, не знаю, как еще бывает. Я есть я. Я такая, какая есть. Возраст – это совершенно новые роли, которые лет 20 назад мне никто не дал бы сыграть. Больше того, этот возраст приходит не только с седыми волосами, но и, хочется верить, с каким-то жизненным опытом, с другими жизненными принципами, убеждениями, он приходит с верными друзьями, которые уж точно верные, поэтому я не боюсь его. Это точно.

К слову, о принципах. Какие они у вас сегодня?

Я очень люблю фэнтези, «Властелина колец» и прочее. Во вселенной Толкиена есть замечательная мысль, которую нужно прокручивать в голове в самые тяжелые времена: «Идти назад – исключено, вбок – бессмысленно, вперед – единственная разумная вещь. Итак, вперед!». Когда ты понимаешь, что отчаялся, разве разумно останавливаться? Ну, это глупость, значит, идем вперед, ползем, что бы не случилось. Еще у меня есть такое убеждение – я способна на все абсолютно, потому что у меня есть семья, которая всегда находится рядом и поддерживает меня.

Вы заговорили о фэнтези. Как вы считаете, почему сейчас так популярен жанр сказок в киноиндустрии?

Я думаю, из-за чисто коммерческого соображения, потому что хороший сценарий – это такая же редкость, как и хороший театр и хороший режиссер. Хороший сценарий – жемчужина, которую нужно долго искать. Потом сказка рассчитана на широкую целевую аудиторию, на этот фильм пойдут люди разного возраста. Детей поведут в кино родители, бабушки и дедушки. Я не думаю, что это мир, в котором мы хотим спрятаться от реальности, нет. Конечно, не радует то, что сопутствуют развитию популярности жанра внешние события, но если уж мы вспомнили о русских сказках, то вспомним и том, что мы все на них выросли. Я сейчас говорю именно про «нас», хотя я сама из Латвии, но у нас один генетический код Советского Союза. Это может кому-то  нравится, кому-то не нравится. Но у нас один генетический код, мы, жители России, Грузии, Латвии, Украины, Литвы, Эстонии и далее можно перечислять долго, говорим и думаем на русском языке. Как бы об этом не хотели забыть.

Вы очень откровенный человек, но всегда ли стоит быть таким прямолинейным и открытым?

Наверное, ложь будет во благо, только когда мы имеем в виду какие-то чудовищные диагнозы, когда ты знаешь, что, если человеку он будет озвучен, он сдастся, сама мысль о нём его убьет, прижмет к земле и у него не найдется сил подняться. Только в этом случае ложь станет благом. В остальных случаях… я очень откровенный человек, всегда говорю, что думаю, и хочу, чтобы мне отвечали тем же. Иначе я не понимаю, зачем мы разговариваем. Потому что моя жизнь – театр. Вы пришли ко мне на спектакль, я отработала из рук вон плохо, и мои коллеги, учителя, студенты начнут мне об этом врать. Зачем? 

А к критике за все время карьеры вы стали относиться по-другому?

Я человек, которого нужно ругать. Это ужасно, потому что мне, например, очень жалко своих студентов – очень я жесткий педагог. Читала как-то у психологов, что детей нужно хвалить. И я говорю: «Молодцы-молодцы-молодцы, а теперь слушаем меня!». Но так происходит не потому, что я жестокий человек, а потому, что всегда разговариваю со всеми, как с самой собой. Вся система Станиславского про критику и историю ошибок. Мы на репетициях смотрим чаще не на то, что получилось, а на то, что не получилось, чтобы оно в дальнейшем получилось. Дальше смотрим, как можно сделать ещё лучше. Когда меня не ругают, я начинаю нервничать – я не могу лучше что ли? Поэтому не боюсь критики, наоборот, всегда очень ищу её. Хотя не так давно я сделала для себя открытие – люди разные. Есть действительно те, кого нужно подбадривать и хвалить. И я работаю над собой в этом плане.

То есть вам свойственно самокопание?

Самокопание не в том смысле, что я ем себя ложечкой и питаюсь от самого процесса. У нас в театре существует такая штука, Владимир Львович ее ввел: сначала записываются все репетиции, я молчу про прогоны, затем ты приходишь после пятичасовой репетиции вечером, и дома тебя еще ждет запись, ты смотришь на себя со стороны. Я выделяю именно то, что не получилось, где ты врешь, где врет твое тело, где ты потерял внимание, где ты бросил всех партнеров и занимаешься только собой, и это не самокопание, это рациональный процесс.

Сейчас так модно говорить о личностных трансформациях, духовных практиках, психологической помощи. Почему возникла такая потребность, это просто временный тренд?

Мне кажется, это история про личную ответственность, потому что мы все время думаем, что прочитаем книжку, и все будет по-другому. Вот сейчас заплачу 23 тысячи со скидкой декабрьской, и этот человек все изменит в моей жизни. Но что изменит? Допустим, ты всю жизнь мечтал играть на саксофоне, а родители были заняты на заводе и тебя в музыкальную школу не отдали, поэтому ты ходишь к психологу, чтобы гештальт закрыть, ведь тебе любви не додали. Что тебе мешает купить саксофон и нанять педагога? Что мешает разучить гаммы, начать заниматься? Не кто-то тебе даст ключ, ты сам должен сделать первый шаг. Если ты хочешь себе нравиться в зеркале, можно, конечно, пойти к коучам, чтобы тебе рассказали про бодипозитив, как бы ты не выглядел. Но это вранье. Ты идешь к человеку, чтобы он научил любить себя, значит, ты где-то себя не любишь. Просто нужно запретить себе вечером жрать макароны. Мне кажется, мы пытаемся спрятаться в ту секунду, когда что-то от нас требует дисциплины. Это самое сложное. Владимир Львович, например, говорит, что дисциплина нужна там, где нет любви. Вот в любой профессии, где нет любви, нужна дисциплина. А когда ты занимаешься тем, что ты любишь, там оно само собой все сложится.

Яна, что для вас счастье?

Я счастливый человек, поэтому получается, что я и есть счастье. Живы и здоровы любимые мной люди, у меня есть любимая семья, близкие люди, которых я могу назвать друзьями, я занимаюсь самой лучшей, самой любимой в мире профессией. Я каждый день просыпаюсь и хочу жить эту жизнь.

То есть по-другому свою жизнь вы никогда не видели?

Видела, наверное, но это не моя жизнь, а жизнь совершенно другого человека.