Из артхауса в блокбастер, из Москвы в Роттердам и Лондон, из классики в минимализм – композитор и музыкант Кирилл Рихтер уверенно лавирует между противоположностями, во всех проявлениях сохраняя верность себе.

Кирилл, Marie Claire назвал вас хэдлайнером неоклассики…

Только не «неоклассики», я терпеть не могу этот термин!

Ок, как вы тогда определяете свой жанр?

Мне вообще сложно попасть в какую-то категорию. Но когда возникла необходимость отвечать людям на вопрос «Какую музыку вы пишете?», пришлось придумать «экспрессивный минимализм». Это такая игра с терминами: «минимализм», потому что я не использую огромного разнообразия гармонических переходов, которые, к примеру, есть у Шопена, Чайковского, Римского-Корсакова. Но в то же время моя музыка никогда не лишена мелодии, эмоциональности и энергетики – потому стиль «экспрессивный».

В последнее время о вас много говорят в связи с двумя кинопремьерами: экранизацией книги Лукьяненко «Черновик» и работой Ивана Твердовского «Подбросы», нашумевшей на последнем «Кинотавре». Кинематограф поглотил с головой?

Честно скажу, когда-то я мечтал писать для кино. С появлением такого опыта я стал немного сдержаннее в своих радостях, но интерес к кинематографу не угасает. В частности, две последних работы – это совершенно разный опыт. «Подбросы» — это авторское кино, в котором мы с Иваном Твердовским во многом творили на равных правах: размышляли о сценографии, концепции происходящего. В фильме были сцены, где режиссер совершенно не ожидал услышать музыку, но когда мы начинали подставлять то, что я сочинил, Иван с удивлением признавал, насколько это органично и как усиливает момент.

С «Черновиком» было иначе?

Да, когда ты работаешь над блокбастером, нужно всегда помнить, что музыка в нем играет второстепенную, фоновую роль. То есть ты не напишешь к нему симфонию: во-первых, она там никому не нужна, а во-вторых, забьет само повествование. И это для меня оказалось очень сложно – с одной стороны, остаться собой и не предать себя, а с другой – вписаться вписаться в задачи и референсы продюсера. Вообще в блокбастере приходится работать с каждым фрагментом фильма, буквально «озвучивая», «разжевывая» какие-то моменты. Если вы проанализируете известные фильмы, четко это увидите. Возьмите «Матрицу»: монолог Тринити – звучит тремоло на скрипочке, появляются агенты – вступают духовые. В «Черновике» я также «иллюстрировал» повествование. К примеру, Кингим, по задумке режиссера (не Лукьяненко), – это отстающая во времени Москва без газа и нефти, пошедшая по пути стимпанка, самый добрый из миров. И я подумал, что было бы здорово сделать такую оркестровку, в которой есть тикание и бой часов, звуки механизмов. Главную роль в ней играют деревянные духовые, фаготы – и они дают теплое, живое дыхание этой зимней московской сказке. Другой мир – Нирвану – Мокрицкий трактовал как постапокалиптическое советское будущее. Я следовал этому и написал тяжелый индастриал с вокальной партией, нарезанной из «Марсельезы». А основная тема «Черновика», звучащая в мире Аркан, исполняется на китайском народном инструменте гужчэне. Его дребезжащая, мерцающая фактура наглядно показывает множественность миров. В общем, умничать в таких фильмах, думаю, не стоит – им нужны очевидные, понятные мелодии.

У вас за спиной – образование дизайнера, работа над четырьмя фильмами. Такой «визуальный» бэкграунд дает какие-то преимущества в написании и исполнении музыки?

Все, что я делаю, абсолютно визуально. У меня в голове складываются почти кинематографические сюжеты, даже когда я пишу музыку для себя – я всегда думаю, куда увести слушателя в следующий момент. И этот визуальный опыт однозначно помогает, когда я организую наши концерты, когда снимаю музыкальные видео, даже когда планирую, во что мы будем одеты на сцене. Мне крайне важно, чтобы люди чувствовали: наша музыка живет здесь и сейчас, несмотря на то, что она исполняется на академических инструментах.

Кстати, это достаточно необычное сочетание – абсолютно современная музыка и академические инструменты: фортепиано, скрипка и виолончель.

Я не считаю ее современной или классической – это просто музыка. Пускай она и звучит иногда в антураже, похожем на техновечеринки, с необычным дресскодом и т. д. Конечно, мне нравится наш отрыв от академического исполнения, хотя классические инструменты я люблю безумно. Возможно, меня спасло то, что я не учился в консерватории. Ее выпускники часто терпеть не могут всю эту классическую историю и потому пускаются в какие-то эксперименты с электрическими инструментами. А я – наоборот, без ума от живого звучания.

«К счастью, я не учился в консерватории, а потому сохранил любовь к академическим инструментам – в отличие от большинства ее выпускников»

Вы стали первым русским музыкантом, впервые за всю историю выступившим на престижном фестивале Classical: Next в Роттердаме. Планируете дальше покорять Европу?

Не буду скромничать, у нас там очень хорошие рецензии. К примеру, когда мы выступали на фестивале The Great Escape в Брайтоне, нашу сцену курировал Альберт-Холл (один из крупнейших концертных залов в Лондоне. – Прим. ред.), и после они выслали приглашение выступить уже на их территории. Кроме того, поступает много предложений от лейблов, но я пока не вижу необходимости с ними подписываться. Работа с крупным лейблом – это, конечно, с одной стороны, круто, но с другой – он ограничивает твою гибкость и свободу как артиста. Мне вообще кажется, что музыканты – это люди, которые не должны задумываться о географии своей работы. Но при этом мы везде позиционируем себя как русские музыканты. Но не всегда верят!

Европа принимает за своих?

Да, и меня это радует и удивляет. Потому что на самом деле я очень боялся, что формат моих сочинений больше подходит для русской публики, поскольку он очень отличается от того, что сейчас происходит в европейской современной инструментальной музыке. Она похожа на бесконечную импровизацию, без яркой мелодии, а у меня – всегда четкая логика и структура. Но, как показала практика, мы пришлись по душе.

Кто приходит к вам на концерты в России? Есть сложившаяся публика?

В основном, молодые ребята, но часто вижу и людей over 50. И много детей, которые, что удивительно, внимательно слушают. Еще мы недавно играли в онкологическом центре, которому помогает Фонд Константина Хабенского, и там были дети, которым уж точно, казалось бы, не до музыки. Кто-то пришел с капельницей, кого-то привезли на коляске. И они так внимательно слушали, кто-то даже двигался в такт, пританцовывал. И для меня это было величайшим счастьем.

Дети – это ведь, пожалуй, самый искушенный слушатель…

Да, увлечь классической музыкой их непросто. Но я стараюсь вкладывать в свою музыку то, что любил в детстве сам. Может быть, дети это чувствуют.