Сергей Крылов – музыкант по-настоящему уникальный. Мстислав Ростропович говорил, что он входит в пятерку лучших скрипачей мира, а перечислить все его регалии, победы в конкурсах и концерты по всему земному шару попросту невозможно. В эксклюзивном интервью Сергей рассказал о современной музыке и сотрудничестве со Стингом.
Вы много лет живете и работаете в Европе. Когда приезжаете в Россию, чувствуете ли какую-то разницу в отношении аудитории к музыке и концертам? В чем она заключается?
Знаете, до 2006 года я не был в России 18 лет. И мой первый концерт после такого долгого отсутствия состоялся именно в Екатеринбурге. Публика приняла меня очень тепло, и с тех пор я ежегодно посещаю ваш город, и, вместе с моим другом, фантастическим дирижером Дмитрием Ильичом Лиссом, исполняю концерт. Я искренне люблю эту аудиторию, и я надеюсь, что и она меня любит тоже. А вообще, конечно, люди, которые посещают концерты классической музыки, отличаются по всему миру. Даже в пределах России аудитория разная. Например, по моим ощущениям, московская и петербургская публика воспринимает музыку не одинаково. Дело тут, как мне кажется, в исторических и культурных различиях. И за рубежом все точно так же: публика в Венеции совершенно иная, нежели в Палермо. Все зависит от культурного контекста.
Вы работали с невероятным количеством оркестров и как скрипач, и как дирижер. В каком амплуа вы сейчас чувствуете себя более органично?
Более органично я чувствую себя, безусловно, в роли скрипача. Хотя бы потому, что на скрипке я играю с четырех с половиной лет, а дирижирование пришло ко мне относительно недавно, примерно 12-13 лет назад. Но возможность управления оркестром остается для меня чудесным подарком судьбы, окном в музыку с совершенно иной стороны. Трудно представить то грандиозное количество симфоний разных композиторов, которые дирижер может включить в репертуар оркестра для исполнения на сцене. Наверное, музыканту, который испытал подобное, можно сравнить себя с мореплавателем, который ходил по очень красивому морю, но внезапно вышел в огромный, безграничный океан. Я управляю камерным оркестром, и в моем достаточно скромном дирижировании чувствую себя невероятно счастливым человеком. Не у всех музыкантов получается управлять оркестром, управлять мыслью других людей, их отношением к фразам, нюансам. У меня пока что это получается. Я понимаю, что жизни не хватит, чтобы охватить даже малую часть симфонического дирижерского репертуара, который лежит перед нами, но все равно рад, что мне посчастливилось встать за пульт с дирижерской палочкой.
Сегодня в репертуаре музыкантов и оркестров, по крайней мере в России, редко встречаются произведения современных композиторов. Берете ли вы в репертуар современную музыку? И как вы думаете, почему на нее редко обращают внимание?
О, я бы сравнил это с итальянскими ресторанами. Много лет живу в Италии, и имел возможность наблюдать, как в свое время по всей стране открывались японские рестораны. Для итальянца есть сырую рыбу – это что-то немыслимое. Помню, как люди реагировали на такие предложения даже со стороны титулованных японских поваров из дорогих ресторанов. И, надо сказать, что многие взрослые итальянцы до сих пор не ходят в такие заведения: они лучше будут есть понятное и привычное им ризотто с грибами и пасту. А молодежи нравится. Вот и с музыкой то же самое: для некоторых людей современная музыка – это так же непонятно, как для пожилого итальянца сашими. Для восприятия современной музыки нужно быть подготовленным и открытым. Я бы отметил, что в Екатеринбурге публика как раз очень подготовленная, и поэтому мы можем исполнять даже такие непростые для восприятия произведения, как «Offertorium» Софии Губайдулиной, который мы и дали услышать людям в феврале 2022 года. Ваша аудитория понимает современную музыку, потому что уже восприняла и впитала в себя музыку классицизма, романтизма, импрессионизма. Мне кажется, подойти к современности можно тогда, когда вы уже, образно говоря, знаете наизусть все симфонии Бетховена и готовы пробовать что-то новое.
Да, «Offertorium» Софии Губайдулиной – это уникальное, во всех смыслах, произведение…
Я бы сказал, что современная музыка бывает разная. Одна дарит эмоцию, а другая заставляет анализировать: когда выходишь из зала и думаешь, как такое вообще возможно? Какие-то абсолютно атональные вещи, незвучные трезвучия, и все в такой музыке наперекосяк будто бы. Но на самом деле, там есть уникальная логика! И мы, музыканты, имеем счастье не только слышать, но и видеть, как это написано. И, пусть не сразу, но приходим к тому, как это может звучать. «Offertorium» Губайдулиной – это мощнейшее и сложнейшее по своей психологии и философии произведение. Там есть голоса Бога-Отца, Бога-Сына, апостолов и нечистой силы. Это конфликт добра со злом, их взаимодействие. Произведение непростое для понимания, но если ты сможешь приблизиться к этому, то получишь грандиозную эмоцию! Это – обогащение духовного состояния человека, приближение к Всевышнему. Я нахожу в этом произведении бездонное состояние: почти нереально охватить все это и передать через мысль и звук. Чтобы сделать это, нужно прожить целую жизнь. Вот в этом и состоит красота многих современных произведений, это мы и пытаемся донести до слушателя.
Мне кажется, что в таких произведениях не столько важен уровень наслушанности, сколько в целом культурный уровень. Потому что то, о чем вы сейчас говорите, — это очень глубокое погружение в общекультурный контекст. Понять через музыку те образы, которые закладывает композитор, — сложная внутренняя работа.
Верно. Я вот подумал о том, что часть нашего общества должна отвечать за «душевность». Что такое «душевность»? Это – любое выражение души, через музыку или другие формы. И вот мы, музыканты, как раз для того в этот мир и приходим, чтобы помогать людям почувствовать и понять какие-то тонкие материи. Пусть не все поймут «Offertorium» Губайдулиной, но до кого-то дойдут эти сигналы, и он ощутит в себе эту всевышнюю красоту, прочитанную через звук и гармонию. Вот это – самое главное, и неважно, через какие ноты, современные или нет, будет это сделано. Мы должны быть тем звеном, которое передает эту красоту от ее создателя слушателям. Может, это банальная мысль, но ведь без музыкантов произведение так и останется точками на нотном листе…
Мне не кажется, что эта мысль банальна. Напротив, об этом почаще надо напоминать музыкантам любых направлений. Я много общаюсь с разными музыкантами, дружу с ними, и вот они, образованные люди, часто забывают о своей, так скажем, миссии…
Да, важно помнить, зачем мы все здесь. Для чего мы всем этим занимаемся.
Мне всегда было интересно, какую музыку в свободное от репетиций и гастролей время слушают звезды классической сцены. Расскажите о ваших любимых произведениях, что вы любите слушать «для души», когда есть время?
Честно скажу, что слушаю не так уж много классики. Представляете, играть все время в турах классическую музыку, а потом ее еще и дома включать «просто для души»! (смеется) Тем не менее, конечно, академическую музыку я, в силу своей специализации, слушаю. И на концерты хожу. Люблю композиторов минимализма, например, Эцио Боссо. К сожалению, два года назад Эцио ушел из жизни. Ему было всего 48 лет, и он боролся с тяжелейшей болезнью, последние годы был в инвалидном кресле. Композитор, пианист, дирижер. Послушайте его. Мне бы очень хотелось, чтобы его имя и фамилия прозвучали в этом интервью. Мы с ним и с Лондонским симфоническим оркестром записали саундтрек для фильма Габриэля Сальватореса, который называется «Невидимый мальчик». Мы познакомились прямо в студии «Abbey Road», на записи, а потом очень подружились. Музыку Эцио я очень часто слушаю, он уникальный композитор, и это современная музыка, которая понятна молодежи. Как и Людовико Эйнауди, его я тоже люблю. А еще я слушаю, например, Майкла Джексона, который навсегда останется для меня королем поп-музыки. Я даже был на двух его феноменальных концертах. В 1992-м, в Милане, во время тура «Dangerous» происходило что-то вне разума! Если сказать, что концерт был «улетным», то это мягко сказано! Потом я был на концерте в 1997 году, во время тура «History», и это тоже было невероятно. Кроме Майкла Джексона я люблю Энни Леннокс, Стинга, с которым мне выпала уникальная возможность поработать над проектом именно академической музыки. Стинг очень тонкий, профессиональный и интересный человек. И он любит академическую музыку настолько, что сам сделал несколько проектов, связанных с ней. Такое вот у него влечение… Но Стинг и сам уже стал, что называется, grande classico. Навсегда остался в истории, и его, как и Бетховена с Бахом, люди будут слушать спустя сотню лет.
А что сотрудничество с такой суперзвездой, как Стинг, дало вам? Чем интересен этот опыт академическому музыканту?
Да это просто по-человечески интересно. Находиться в этой атмосфере, работать с этими людьми. Мы играли концерт в Королевском театре Ковент-Гарден, где были рок-звезды уровня примерно Боба Дилана, но, чтобы не соврать, имен называть не буду. На этом концерте точно был легендарный пианист Альфред Брендель. Выступать для такой аудитории – это невероятно. Есть, кстати, DVD с записью концерта. В общем, это было очень интересно и очень меня обогатило.
Давайте поговорим про скрипки? Я знаю, что вы играете на скрипке, которую сконструировал ваш отец…
Да, это мой любимый инструмент, на котором я играю с 1994 года. Ее действительно сделал мой отец, скрипичный мастер Александр Крылов, которого, к сожалению, не стало в 1999-м. Так что, в каком-то роде, этот инструмент – еще и память о нем.
У каждого музыканта есть несколько любимых инструментов. Есть ли у вас еще какие-то любимые скрипки?
Наверное, сейчас моя скрипка, сделанная отцом – это идеальный для меня инструмент. Это уже «мой» звук, который, услышав в записи, ни с чем не спутать. Но никто не отменял скрипки Страдивари, Амати, Бергонци, Паганини и других великих мастеров. На них я тоже иногда играю. Обычно это бывает в периоды, когда я даю «отдохнуть» своей скрипке. Ну, или в ситуациях, когда кто-то просит, чтобы я попробовал тот или иной инструмент. Мне это всегда интересно, это уникальный процесс. Но своей скрипке я очень предан.
Насколько от инструмента зависит звук на концерте?
Знаете, музыкант и инструмент должны совпадать по вибрациям друг с другом. У меня были инструменты Страдивари, которых я не чувствовал, а были и такие, с которыми мы «срастались». Нужно попасть в правильный резонанс, так сказать. Но надо заметить, что не только каждая скрипка имеет свой звук, но и каждый музыкант. Американский великий скрипач Ицхак Перлман говорил, что звук скрипки – это как отпечаток пальца, он есть у тебя, соответственно, ты к этому отпечатку пальца все равно идешь с любым звуком инструмента. Скрипка должна тебе в этом помогать.
В массовой культуре есть стереотип, что скрипка Страдивари — это что-то великое. А все ли скрипки Страдивари заслуживают такого внимания?
Нет, не все, и по разным причинам. Основная причина — это сохранность. Представляете, что могло произойти за 300 лет с инструментом? Мы не можем быть уверены, что, даже если сейчас за ним правильно следят, 200 лет назад его никто не ронял и не держал в неправильных условиях. Кроме того, у Страдивари были начальный, золотой и поздний периоды. А золотой период делится еще на три секции. И вот есть такие «самые-самые» скрипки золотого периода, которые ценятся больше всего. Таких топовых скрипок в целом мире всего-то штук 15, несмотря на то, что сейчас инструментов Страдивари насчитывается около двух сотен. Так что все зависит от контекста. Но, слава богу, мы до сих пор имеем возможность прикасаться к этим шедеврам — причем, не только Страдивари, но и других мастеров.
